Э.Т.А. Гофман. Как юрист, мечтавший о музыке, стал писателем?

В России к творчеству Гофмана всегда испытывали какую-то особенную любовь (знатоки утверждают, что чуть ли не большую, чем на его родине).

«Пиковая дама» Пушкина, «Петербургские повести» и «Нос» Гоголя, «Двойник» Достоевского, «Три толстяка» Олеши, «Дьяволиада» и «Мастер и Маргарита» Булгакова — за всеми этими произведениями незримо витает тень великого немецкого писателя. А его сборник рассказов «Серапионовы братья» дал название целому литературному кружку, куда входили М. Зощенко, Л. Лунц, В. Каверин и другие.

Даже родной город нашего героя и тот отшел к России (хотя русские писатели тут вовсе ни при чем). Именно в Кенигсберге (нынешнем Калининграде) 24 января 1776 года появился на свет мальчуган с характерным для немцев тройным именем Эрнст Теодор Вильгельм. Я ничего не путаю — третье имя было именно Вильгельм, но наш герой с детства так прикипел к музыке, что уже в зрелом возрасте сменил его на Амадей, в честь сами-знаете-кого.

Впрочем, у Гофмана хватало и других талантов. Недаром на его могиле будет написано: «Он был одинаково хорош как юрист, как литератор, как музыкант, как живописец». Всё написанное — правда. И, тем не менее, через несколько дней после похорон его имущество идет с молотка для расчета по долгам с кредиторами.

Даже посмертная слава пришла к Гофману не так, как должно. С раннего детства и до самой смерти наш герой считал своим настоящим призванием только музыку. Она была для него всем — Богом, чудом, любовью, самым романтичным из всех искусств…

«С тех пор, как я пишу музыку, мне удается забывать все свои заботы, весь мир. Потому что тот мир, который возникает из тысячи звуков в моей комнате, под моими пальцами, несовместим ни с чем, что находится за его пределами».

В 12 лет Гофман уже играл на органе, скрипке, арфе и гитаре. Он же стал автором первой романтической оперы «Ундина». Даже первое литературное произведение Гофмана «Кавалер Глюк» было о музыке и музыканте. И вот этому человеку, будто созданному для мира искусства, пришлось почти всю свою жизнь проработать юристом, а в памяти потомков остаться прежде всего писателем, на произведениях которого «делали карьеру» уже другие композиторы. Кроме Петра Ильича с его «Щелкунчиком», можно назвать Р. Шумана («Крейслериана»), Р. Вагнера («Летучий голландец»), А. Ш. Адана («Жизель»), Ж. Оффенбаха («Сказки Гофмана»), П. Хандемита («Кардильяк»).

Свою работу юриста Гофман откровенно ненавидел, сравнивал со скалой Прометея, называл «государственным стойлом», хотя это не мешало ему быть ответственным и добросовестным чиновником. Все экзамены по повышению квалификации он сдавал на отлично, да и претензий к его работе ни у кого, судя по всему, не было. Однако и карьера юриста складывалась у Гофмана не совсем удачно, виной чему был его порывистый и саркастичный характер. То он влюбится в своих учениц (Гофман подрабатывал музыкальным репетиторством), то нарисует карикатуры на уважаемых людей, то вообще изобразит начальника полиции Кампца в крайне неприглядном образе советника Кнаррпанти в своей повести «Повелитель блох»:

«В ответ на указание, что преступник может быть установлен лишь в том случае, если установлен самый факт преступления, Кнаррпанти высказал мнение, что важно прежде всего найти злодея, а совершенное злодеяние уже само собой обнаружится».

Подобная насмешка не сошла Гофману с рук. Против него возбудили судебное дело об оскорблении должностного лица. Только состояние здоровья (Гофман к тому времени был уже почти полностью парализован) не позволило привлечь писателя к суду. Повесть «Повелитель блох» вышла сильно искалеченной цензурой и полностью была издана лишь в 1908 году…

Неуживчивость Гофмана приводила к тому, что его постоянно переводили — то в Познань, то в Плоцк, то в Варшаву… Не стоит забывать, что в то время значительная часть Польши принадлежала Пруссии. Женой Гофмана, кстати, тоже стала полька — Михалина Тшцинськая (писатель ласково называл ее «Мишкой»). Михалина оказалась замечательной женой, которая стойко переносила все тяготы жизни с беспокойным мужем — поддерживала его в трудный час, обеспечивала уют, прощала все его измены и запои, а также постоянное безденежье.

Но все-таки самые большие потрясения чете Гофманов принесла разразившаяся война с Наполеоном, которого наш герой стал впоследствии воспринимать чуть ли не как личного врага. Когда французские войска вступили в Варшаву, Гофман тут же потерял работу, его дочь умерла, а больную жену пришлось отправить к ее родителям. Для нашего героя наступает время лишений и скитаний. Он перебирается в Берлин и пытается заниматься музыкой, но безуспешно. Гофман перебивается, рисуя и продавая карикатуры на Наполеона. И главное — ему постоянно помогает деньгами второй «ангел-хранитель» — его друг по Кенигсбергскому университету, а ныне барон Теодор Готлиб фон Гиппель.

Наконец мечты Гофмана вроде бы начинают сбываться — он устраивается капельмейстером в небольшой театр городка Бамберг. Работа в провинциальном театре особых денег не приносила, но наш герой по-своему счастлив — он занялся желанным искусством. В театре Гофман «и швец, и жнец» — композитор, постановщик, декоратор, дирижер, автор либретто… Во время гастролей театральной труппы в Дрездене он попадает в самый разгар боев с уже отступающим Наполеоном, и даже издали видит самого ненавистного императора. Вальтер Скотт потом будет долго сетовать на то, что Гофману, мол, перепало быть в гуще важнейших исторических событий, а он, вместо того, чтобы зафиксировать их, кропал свои странные сказочки.

Театральная жизнь Гофмана продлилась недолго. После того как руководить театром стали люди, по его словам, ничего не понимающие в искусстве, работать стало невозможно.

На помощь опять пришел друг Гиппель. При его непосредственном участии Гофман устроился на должность советника Берлинского апелляционного суда. Появились средства на жизнь, но о карьере музыканта пришлось забыть. Зато, совершенно неожиданно для Гофмана, он начинает обретать известность как писатель.

Первыми напечатанными трудами стали не сказки, а критические статьи о музыке. Они публиковались в лейпцигской «Всеобщей музыкальной газете», где редактором был хороший знакомый Гофмана — Иоганн Фридрих Рохлиц.

В 1809 году в газете печатают новеллу Гофмана «Кавалер Глюк». И хотя начинал он её писать как своеобразное критическое эссе, в результате вышло полноценное литературное произведение, где среди размышлений о музыке появляется характерный для Гофмана таинственный двоящийся сюжет. Постепенно писательство увлекает Гофмана по-настоящему. В 1813−14 гг., когда окрестности Дрездена содрогались от снарядов, наш герой, вместо того, чтобы описывать творящуюся рядом с ним историю, увлеченно пишет сказку «Золотой горшок».

Из письма Гофмана к Кунцу, 1813 г. : «Не удивительно, что в наше мрачное, злосчастное время, когда человек едва перебивается со дня на день и еще должен этому радоваться, писательство так увлекло меня — мне кажется, будто передо мной открылось чудесное царство, которое рождается из моего внутреннего мира и, обретая плоть, отделяет меня от мира внешнего».

Поражает потрясающая работоспособность Гофмана. Ни для кого не секрет, что писатель был страстным любителем «штудировать вина» в самых разных забегаловках. Недаром после смерти Гофмана его долги простил только хозяин винного погребка «Лютер и Вегенер», так как посетитель оказался крайне остроумным и увлекательным рассказчиком и привлекал в погребок большое число клиентов.

И вот, изрядно набравшись вечерком после работы, Гофман приходил домой и, мучаясь бессонницей, начинал писать. Говорят, что когда жуткие фантазии начинали выходить из-под контроля, он будил жену и продолжал творить уже в ее присутствии. Возможно, именно отсюда в сказках Гофмана нередко встречаются излишние и прихотливые повороты сюжета.

Наутро Гофман уже сидел на своем рабочем месте и прилежно занимался постылыми юридическими обязанностями. Нездоровый образ жизни, видимо, и свел писателя в могилу. У него развилась болезнь спинного мозга, и последние дни своей жизни он провел полностью парализованным, созерцая мир лишь в открытое окно. Умирающему Гофману было всего 46 лет.

Э. Т. А. Гофман «Угловое окно»: «- …Я напоминаю себе старого сумасшедшего живописца, что целыми днями сидел перед вставленным в раму загрунтованным полотном и всем приходившим к нему восхвалял многообразные красоты роскошной, великолепной картины, только что им законченной. Я должен отказаться от той действенной творческой жизни, источник которой во мне самом, она же, воплощаясь в новые формы, роднится со всем миром. Мой дух должен скрыться в свою келью… вот это окно — утешение для меня: здесь мне снова явилась жизнь во всей своей пестроте, и я чувствую, как мне близка ее никогда не прекращающаяся суетня. Подойди, брат, выгляни в окно!».